Email: secretary@ccg.org

Данная статья доступна во всемирной сети интернет по адресу:
http://www.logon.org и http://www.ccg.org

Данная работа, автором которой является профессор Бернет (Burnet), не получила должного признания. Это, главным образом, обусловлено тем, что сама работа претерпела давление со стороны триипостасников и сторонников доктрины о душе. Автор статьи адекватно понимает употребление термина "душа" ("психо" Psuche), верно толкует словоупотребление Сократа и отслеживает тенденции теологической мысли, присущие позднему периоду греческой философии.

Душа (№ 92);

Воскресение мертвых (№ 143);

Вегетарианство и Библия (№ 183);

Доктрина первогреха часть I Эдемский сад (№ 246);

Доктрина первогреха часть 2 Потомки Адама (№ 248);

Когда президент и совет оказали мне высокую честь, пригласив меня для прочтения ежегодной лекции по философии, когда они попросили меня прочесть лекцию на тему сократических воззрений, они, безусловно, прекрасно знали о том, что этот доклад будет затрагивать, главным образом, аспекты филологии и истории. Конечно, я не стану называть себя философом, лишь замечу, что я приложил огромные усилия, чтобы понять, кем был Сократ и какие взгляды он исповедовал. Я считаю, что воззрения Сократа — вопрос огромной важности для философии. Как бы там ни было, философия в некотором отношении выражает отчаянную попытку человека найти свое истинное место в этом мире. Эта проблема должна найти свое научно-историческое разрешение, поскольку она отражает мыслительный прогресс человечества, а также филологическое — ибо речь идет о толковании документов. Так, я не боюсь возражений, поскольку сегодня речь пойдет о том, что уже история в гораздо большей степени, нежели философия. Мы — люди, а не ангелы, поэтому для многих из нас лучшая возможность узнать вечную истину — это приблизиться к той тропе времени, которой мы идем. Более того, некоторые из нас могут испытывать чувство благоговения перед великими людьми. В общем, не имеет значения, кому мы обязаны истиной — Пифагору, Сократу или Платону, однако, чтобы удовлетворить природное любопытство, нам не помешает знать наших благодетелей, помнить о них и чтить их. Итак, я начну с того, что сформулирую проблему в ее сугубо историческом ракурсе.

По правде говоря, эта точка зрения не принадлежит Майеру. Он полагает, что его знание Сократа глубоко — в противном случае, но не написал бы 6oo страниц о нем и даже больше. Автор приходит к заключению о том, что Сократ, строго говоря, не был философом. Это становится вполне очевидным, когда мы сравниваем его с философами последующих поколений. Несмотря на то, что все философы считают Сократа своим учителем, Майер четко разграничивает сократические школы. Майер настаивает на том, что эти школы не возникли бы, если бы Сократ был философом в строго определенном смысле этого слова — человеком, обладающим стройной системой взглядов. На первый взгляд в этом суждении содержится доля истины, но, если поразмыслить, то приходишь к заключению, что подобное суждение весьма спорно. Почему вдруг всем этим философам понадобилось возводить Сократа на пьедестал и приписывать ему большую часть собственных заслуг. В современной философии существует термин "картезианство", который применяют по отношению к наиболее непоследовательным философам. Иногда их называют кантианцами или гегельянцами, однако в каждом конкретном случае нам необходимо разобраться, где речь идет об идеях Декарта, Канта или Гегеля соответственно. Каждый из этих мыслителей развил ряд принципов, которые легли в основу иных, порою противоречивых взглядов, высказываемых их преемниками. Так было бы вполне логичным предположить, что и Сократ сделал немалый вклад в развитие философской мысли. На основе результатов собственных исследований Зеллер пришел к выводу, что он сможет дать исчерпывающую типологию воззрения Сократа. Древнегреческий мыслитель открыл универсальные категории, он стал у истоков "философии понятий". У Майера нет ничего, что давало бы нам хоть какое-то представление об этом. Таким образом, я склоняюсь к тому, что Сократ бы поистине мудрым человеком. Аргумент недостаточно основателен; в любом случае, подобная гипотеза могла бы отражать воззрения Платона (если это так). Остальные сократоведы ничего не говорят об этом. Так или иначе, если бы у нас не было оригинальной точки зрения, она потребовалась бы нам. Посему, мы напрасно говорим о Майере. Ведь он категорически утверждает, что Сократ не был философом в строгом смысле этого слова; он попросту был учителем этики, у которого был свой индивидуальный метод "диалектического назидания". Иными словами его "философия" заключалась в том, чтобы нести благо другим людям, вступая с ними в спор, который Сократ вел специальным образом. Вне сомнения, человек, пользующийся столь огромным влиянием, не мог быть таким!'

II

Очевидно, сейчас мы не можем обсуждать проблему взглядов Сократа во всех ее аспектах в рамках одной лекции, поэтому я предлагаю взять труд Майера как пример недавнего заявления в пользу того, что Сократ в самом деле не был философом. Кроме того, я предлагаю воспользоваться сократическим методом аргументации для опровержения доводов иной стороны. Если мы посмотрим, что из этого получится, то мы сможем прийти к тем выводам, которые не мог сделать Майер. И мы будем гораздо последовательнее, если будем исходить из тех аргументов, которые Майер считает обоснованными. Он пишет непредвзято, число его выводов невелико, так что их будет достаточно, чтобы составить одно мнение. По крайне мере, попытаться стоит: ведь результат, к которому я пришел, удивил меня — надеюсь, он станет неожиданным и для других.

Я решил не конфликтовать с представленной Майером системой ценностей. Он отвергает свидетельство Ксенофонта, который не принадлежал к кругу посвященных в тайны Сократа, и который едва ли достиг двадцатипятилетнего возраста на тот момент, когда он в первый и последний раз увидел Сократа. Майер также отклоняет аргументацию Аристотеля, который прибыл в Афины тринадцатилетним мальчиком через тридцать лет после смерти Сократа, и который не располагал специальными источниками информации, кроме тех, что доступны нам и сейчас. Таким образом, нам остается доверять словам Платона, единственного свидетеля, воочию знавшего Сократа, однако Майер не принимает его свидетельство полностью. Отнюдь. По очевидным причинам, в силу того, что я предложил принять его выводы в качестве основы аргументации, Майер считает, что мы должны ограничиться наиболее ранними работами Платона; особенное внимание следует уделить работы "Апология" и "Критий", к которым Майер добавил еще и речь Алкивиада в произведении "Симпозиум". На основе этих двух работ и небольшого фрагмента третьей он делает вывод о том, что Платон не имел других намерений, кроме тех, чтобы "установить личность Учителя, открыть нашему взору дело всей его жизни без каких-либо добавлений"³. Это не означает, заметьте, что "Апология" представляет собой конспект защитительной речи, которую Сократ произнес на суде. Это также не подтверждает того, состоялся ли разговор между мыслителем и Критоном. Это попросту означает, что Сократ — обычный человек, а Платон в своем произведении ставил единственную цель — дать подлинное описание жизни Сократа и его (Сократа) самого. Я предпочел рассматривать все допущения и выводы Майера в четкой последовательности с учетом всех оговорок, на которых он настаивает. Таким образом, вопрос получает следующую формулировку: "Что бы мы знали о Сократе как о философе, если бы до наших дней не сохранилось иных произведений, чем "Критий" и "Апология", а также речи Алкивиада, с условием, что даже они не будут считаться подлинными свидетельствами, записями речей и диалогов, имевших место на самом деле"? Я хотел бы добавить, что Майер также допускает, что некие упоминания в современных комедиях могут быть использованы как веский довод, хотя, однако, к ним следует относиться с осторожностью.

III

Умереть, говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место... И если бы это было отсутствием всякого ощущения, все равно что сон, когда спят так, что даже ничего не видят во сне, то смерть была бы удивительным приобретением. Мне думается, в самом деле, что если бы кто-нибудь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что даже не видел сна, сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, то, я думаю, не только всякий простой человек, но и сам Великий царь нашел бы, что сосчитать такие дни и ночи сравнительно с остальными ничего не стоит. Так если смерть такова, я со своей стороны назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше одной ночи".

IV

Далее мы читаем о том, что Сократ, во-первых, не внял гласу Пифии о том, что он — мудрейший из мужей, и он сам опроверг это утверждение; он продемонстрировал, кто же в самом деле быд мудрее их всех. В итоге, Сократ обнажил всеобщее невежество тех, кто мнил себя мудрым. В заключение он произнес знаменитую фразу о том, что пророчество не "лежит на поверхности". Перед богом все люди одинаково невежественны, однако Сократ возвышался над ними в мудрости благоговения и почитания своего. Уж ему-то было доподлинно известно, что он ничего не знает, в то время, как среди других людей он слыл поистине великим мыслителем.

Сократ прост и сложен, доступен и неуловим — все зависит от того, как на него смотреть и что в нем видеть. Платон, проницательно видевший в каждом явлении стоящую за ним идею и преломлявший увиденное в своей образно-символической манере, благодаря которой изображение достигало высот смысловой символики, сумел в Сократе — воине, гражданине, философе — заметить и вдохновенно обессмертить цельный облик-символ стража, стоящего на посту — военном и мирном, гражданском и философском, человеческом и божественном. Этим усмотренным в Сократе символом возвышена персона стража истины—философа в платоновском “Государстве”. К этой же высокой символике прибегает, защищаясь па суде, платоновский Сократ. “Поистине, афиняне,— объясняется философ перед судьями, — дело обстоит так: где кто занял место в строю, находя его самым лучшим для себя, или где кого поставил начальник, тот там, по моему мнению, и должен оставаться, несмотря на опасность, пренебрегая и смертью, и воем, кроме позора. А если бы после того, как меня ставили в строй начальники, выбранные вами, чтобы распоряжаться мной,— так было под Потидеей, под Амфиполем и под Делием,— и после того как я, подобно любому другому, оставался в строю, куда они меня поставили, и подвергался смертельной опасности,— если бы теперь, когда меня бог поставил в строй, обязав, как я полагаю, жить, занимаясь философией и испытуя самого себя и людей, я бы вдруг испугался смерти или еще чего-нибудь и покинул строй, это был бы ужасный проступок. И за этот проступок меня в самом деле можно было бы по справедливости привлечь к суду и обвинить в том, что я не признаю богов, так как не слушаюсь прорицаний, боюсь смерти и воображаю себя мудрецом, не будучи мудрым. Ведь бояться смерти, афиняне,— это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь” (Платон. Апология Сократа, 28 е—29 а).

Надежным доказательством правильности избранного им па суде пути служило Сократу то важное для него обстоятельство, что в ходе всего процесса божественное знамение, голос его демона, ни разу не остановило и не удерживало его. Да и вообще, полагал Сократ, с человеком хорошим не бывает ничего дурного ни при жизни, ни после: боги не перестают заботиться о его делах. “Но уже пора идти отсюда,— говорит Сократ афинянам, покидая суд,— мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, а что из этого лучше, никому неведомо, кроме бога” (Там же, 42).

V

На суде Сократ оказался перед жесткой альтернативой: либо отречься от своего, как он понимал, божественного призвания и лишь такой непомерной ценой добиться снисхождения, либо, оставаясь самим собой, открыто отстаивать дело всей своей жизни. Твердо избрав этот второй путь, Сократ в свою очередь поставил судей перед неприятным, трудным и ответственным выбором: либо оправдать его, легализовав тем самым всю его деятельность, либо радикально расправиться с ним. Никто не мог позволить себе отступление в создавшейся ситуации: ни подсудимый, считавший себя ответственным за судьбы истины и справедливости, ни судьи, олицетворявшие интересы афинского демократического полиса. Обе стороны взывали к богам, но по сути дела речь шла о столкновении индивида и полиса, философии и власти. В этом — глубокий принципиальный смысл сократовского процесса, его поучительность и масштабность.

Заботиться прежде и сильнее всего о душе, ¹⁰ — вот к чему призывал Сократ своих сограждан, и мы должны понимать, сколь много смысла Сократ вложил в эту фразу. Во-первых, следует учесть, что во всей сократической литературе существует множество отголосков этой идеи. У Ксенофонта эта фраза используется в контексте, отличном от платоновского употребления в своих диалогах. Очевидно, Антисфен также прибегал к использованию этой фразы; вполне вероятно, что он заимствовал ее у Платона. У Изократа встречаются похожие ссылки.¹¹ В Афинской Академии хранится диалог, который, очевидно, был составлен в виде вступительной статьи к сократической философии для начинающих. Этот диалог представлен в виде беседы Сократа и юноши Алкивиада. Автором этого диалога, по моему мнению, не был Платон, поскольку труд написан раньше. В этом диалоге Сократ говорит, что если каждый должен заботиться о себе, то следует вначале выяснить, кто этот весь, далее следует доказательство того, что всякий из нас есть душа, а следовательно, заботиться о самом себе означает заботиться о своей душе. Все эти тезисы изложены с отталкивающей простотой; Сократ приводит аналогии о сапожниках и подобные им, — все это удивительным образом совпадает с тем, что написано в "Апологии".^.12

Рассуждая в духе пифагорейского учения, Сократ считал, что он заслужил свою смерть, поскольку боги, без воли которых ничего не происходит, допустили его осуждение. Все это бросает дополнительный свет на непримиримую позицию Сократа, на его постоянную готовность ценой жизни отстоять справедливость, как он ее понимал. Подлинный философ должен провести земную жизнь не как попало, а в напряженной заботе о дарованной ему бессмертной душе.

Довольно важным обстоятельством следует считать тот факт, что время жизни и деятельности Сократа пришлось, по большей части, на период правления Перикла. Мы, однако, не может точно сказать, сколь весомыми были речи Сократа для Изократа или проповеди того времени. Вопрос же, по сути дела, был в следующем: что означали слова Сократа на тот момент, когда вспыхнула пелопонесская война. Так, если мы зададимся этим вопросом, то, очевидно, придем к выводу о том, что его призыв "заботиться о душе" звучал, должно быть, как потрясение для тогдашних афинян. Более того, в те времена призыв Сократа мог звучать, по меньшей мере, нелепо. Следует отметить, что в нас есть нечто такое, что заставляет нас желать мудрости и праведности, и это — единственное, что может дать нам возможность достичь желаемого. Так вот: это нечто Сократ назвал 'душой' (RLPZ). Никто до него не выразил это понятие, никто не употреблял это слово в том смысле, в котором употребил это слово Сократ. Слово RLPZ не только никогда не употребляли в этом смысле, но люди так и не поняли сущности понятия, которое выразил Сократ. Если бы мы смогли показать это обстоятельство, то было бы гораздо легче понять, как Сократ прослыл истинным зачинателем философии, и тогда проблема была бы решена. Для этого необходимо углубиться в исторический аспект термина "RLPZ" è åãî ýòèìîëîãèè. Îäíàêî â òàêîì ñëó÷àå ìû ìîæåì äàëåêî îòîéòè îò Ñîêðàòà, и это неизбежно, если мы действительно хотим осознать важность того шага, который он сделал. Легко видеть, что я воспользовался исследованием Рода под названием "Психо", однако, на мой взгляд в этой замечательной работе есть один пробел, который я постараюсь восполнить. В этой книге нет ни одной главы о Сократе.

VI

Изначально слово RLPZ означало "дыхание", но, вследствие диахронии это словоупотребление приобрело двоякий характер. Базовым значением этого слова было бесстрашие, мужество, неустрашимость, отвага, смелость, храбрость, а периферийным — глоток воздуха, необходимый для жизни. Первое словоупотребление, естественно, не имеет ничего общего с предметом нашего исследования, однако, вокруг него возникло столько путаницы; оказалось. что разграничить семантическое поле обеих коннотаций не так уж просто. На примере многих языков очевидна высокая частотность перехода, т.е. когда понятия, обозначающие гордость, мужество, бесстрашие естественным образом приобретали сопутствующее значение "тяжкий вздох" или, если вдаваться в подробности, "фырканье". Вероятно, подобное явление изначально наблюдали у лошадей. Как бы там ни было, словосочетание "тяжело дышать" прошло сквозь время в значении "гордиться". Ведь недаром существуют выражения 'гневно дышать" и "дышать как Арес". Так слово RLPZ ñòàëè óïîòðåáëÿòü â çíà÷åíèè, ïîäîáíîì ëàòèíñêîìó spiritus, что в переводе означает "возвышенный духом". В таком значении это слово несколько раз встречается у Геродота и единожды у Фукидида.¹³ Отсюда происходит словоупотребление имени прилагательного "одухотворенный", "бесстрашный", а также "великодушный, благородный" человек. Иногда это слово переводят как "одухотворенный человек". Итак если мы хотим понять, что подразумевал Сократ на самом деле под словом "RLPZ", ìû äîëæíû óñòðàíèòü âñå äðóãèå êîííîòàöèè слова, о котором идет речь.

Второе значение слова "RLPZ" — "глоток воздуха, необходимый для жизни"; это нечто, что определяет разницу между одушевленным и неодушевленным предметом. Прежде всего, речь идет о "духе", который испускает человек после своей смерти, но эта субстанция также может временно покинуть тело — именно в этом, по мнению древних, заключалась причина обмороков. Так, вполне закономерно было бы предположить, что субстанция могла покидать человеческое тело и даже являться во сне другому человеку. Более того, в виду того, что мы видим сны о мертвых, то что является нам во сне, должно быть именно тем, что покидает тело усопшего сразу после его смерти. Таким образом, легко объяснить веру в бессмертную "душу", которая выполняет функцию "второго" человека, египетское y ka, итальянское genius и греческое "RLPZ".

Однако "второе тело" —отнюдь не то, что живет, чувствует и желает в нас в течение всего периода нашей бодрствующей жизни. Обычно речь идет о крови, а не о духе. Гомер много говорил о чувствах, но он никогда не отождествлял чувства с RLPZ. Эти начала, которые могут чувствовать и постигать, находятся в диафрагме, околосердечной области; эта субстанция не расстается с телом. То есть, вне всякого сомнения, RLPZ продолжает существовать после смерти, поскольку она может являться взору тех, кто видит сны об усопшем. Тем не менее, у Гомера это вряд ли нечто, напоминающее дух или привидение, поскольку оно не может являться людям иначе, нежели в сне. Здесь это следует понимать скорее как бестелесную "тень" или "образ" как описал душу Апполодор, нежели отражение тела в зеркале.¹⁴ Души, покинувшие тела, ничего не осознают; они представляют собой слабосильную субстанцию. Тиресисас — исключение, подтверждающее правило; так в его Некие (Nekyia) речь идет лишь о тенях, которым было позволено пить кровь, которая приливается к ним. Эта душа не имела ничего сходного с телесной жизнью в сознании, поэтому она принципиально не могла иметь никакого отношения к сознательному существованию — когда душа отделялась от тела. Лишь немногие из небом избранных могли избежать такой печальной участи, ибо их посылали на остров Блест. Но эти избранные не умирали вообще. Они уходили из этого мира в иной, сохраняя тело. Ведь без тела гони не могли достичь состояния блаженства. Обо всем этом довольно содержательно повествует Аполфодор.¹⁵

VII

По всеобщему убеждению эти взгляды нельзя считать примитивными, поскольку, как мы можем судить из погребальных культов, которые практиковались в Афинах и в других районах. В этих культах слышны отголоски более ранних верований. Итак некогда бытовало мнение о том, что RLPZ ' пребывало с телом в усыпальнице его, где его необходимо было "задобрить" приношениями тех, кто знал усопшего. Особенно важным считалось приношение возлияний подле могилы. У нас есть веские причины полагать, что гомерическая отрешенность от идей потусторонней “нечисти” может быть обусловлена тем, что тело кремировали вместо того, чтобы предать его земле. Когда тело сжигают, то RLPZ также перестает существовать, поскольку эта субстанция не имеет опоры, оболочки в которой она могла бы жить. Как бы там ни было, но древний афинский дух не был столь бессильным и беспомощным, как гомерический призрак. Если убийство человека оставалось неотомщенным или у его могилы не было приношений, его “призрак” мог блуждать по миру. Так в праздник Антестерии люди поминали то время, когда души умерших раз в год возвращались в свое старое жилище. Здесь даже и речи не может идти о том, что мы называем культом умерших предков. Этот культ намного примитивнее, нежели любая из более поздних форм культового поклонения усопшим. Не такой беспомощный, а значит более могущественный, чем “тень” Гомера, душа (дух) в понимании древних афинян не зависел от приношений тех, кто заботился об умершем после его смерти. Поэтому приношения к могиле совершаются не столь усердно; скорее, это делается из соображений естественной почтительности к усопшим, а также для того, чтобы не вызвать гнев “призрака”. Этот обычай едва ли можно назвать богопочитанием или высокоразвитым культом.

VIII

С явственным оттенком иронии упоминает идею реинкарнации Феодорит Кирский († 457 г.) в “Уврачевании эллинских недугов”: “Пифагор и Платон выводят на сцену племя бестелесных душ и говорят, что те, кто впали в какую-либо ошибку, отправляются в тела для наказания. Поэтому Платон в ‘Кратиле’ называет тело могилой, потому, что согласно ему, душа там некоторым образом находится погребенным” (5,13-15). Предсуществование души решительно отвергается Феодоритом: “Ибо все Пророки и Апостолы согласно учат, что тело было создано из земли, воды и остальных стихий, а душа не была послана в него, не будучи при этом предсуществующей, но была сотворена после его создания” (PG. LXXXIII, 941). Проповедуя, что в мире есть Божественный Промысл, Феодорит напоминает читателю и о том, что идея Божественного Промышления не отвергалась и языческими мудрецами: “Ибо и эллины, которым не проповедовал ни Пророк, ни Апостол, ни Евангелист, руководясь одной природой, предполагали, что сие действительно так, хотя и подвергались многим заблуждениям, к истинным мнениям примешав баснотворное; ибо и поэты и философы верили и учили, и в письменах оставили память такого учения, что по преселении отсюда будут и наказания людям порочным, и милости мужам праведным”. Поскольку сразу же после этого Феодорит переходит к доказательству того, что и тело воскреснет для соучастия как в наградах, так и в наказаниях, очевидно, что к области “басен” он относил те суждения античных авторов, которые говорили о предсуществовании души вне тела, о конечном развоплощении души и о переселениях в иные тела.

IX

Слово RLPZ употребляли также представители научных ионических общин; причем они придали этому слову иное, нежели традиционное значение. Очевидно, это словоупотребление берет свое начало в доктринах Анаксимена. Так, они рассматривали понятие "душа" как некий "эфир" (•ZD), первичную субстанцию, которая вдохнула жизнь в мир подобно тому, как дыхание означало жизнь для плоти. В юношеские годы Сократа эту доктрину проповедовал в Афинах Диоген Синопский, который в представлен как сторонник сократических доктрин в пьесе Аристофана "Облака". Здесь особое значение имеет космология предмета. Мы не находим особого интереса к душе отдельно взятого человека, которая понималась как порция неограниченного эфира, заключенного в нашем теле. Полагали, что именно эта субстанция "несет ответственность" за то, как протекает наша жизнь в сознании. Был сделан огромный скачок, когда RLPZ âïåðâûå ñòàëè îòîæäåñòâëÿòü ñ îáû÷íûì ïðîöåññîì ïðîáóæäåíèÿ, а не со сном. Этому аспекту уделял огромное внимание Гераклит. Этот взгляд основывался на противоречивых суждениях о сущности сна и пробуждения, жизни и смерти.²³ Пробудившаяся душа представлялось нечто, вмещавшее в себя стихийное пламя, яркое и сухое; сон и смерть объясняли частичным или полным угасанием. С другой стороны, душу рассматривали как непрерывно изменяющуюся субстанцию, таким образом, имевшую сходство с телом. Ее рассматривали как реку, в которую человек не может войти дважды. Анаксагор допускал существование некоего иного источника движения, отличного от души (RLPZ), но, в данном случае, можно сказать, что он имел в виду практически то же самое. Во всех этих теориях есть одна общая черта: она заключается в том, что сознательная жизнь (или жизнь в сознании) приходит к нам "из вне" , по высказыванию Аристотеля. Он и впоследствии употреблял этот термин, когда говорил о дыхании. Существование этой субстанции носит временный (темпоральный) и случайный (окказиональный) характер; ведь, по его мнению, существование целиком было обусловлено лишь присутствием первичного эфира в теле. Мы увидим, что этот взгляд согласуется с общепринятым взглядом афинян, которые свято верили в максиму: "Земля к земле, воздух к воздуху". Именно поэтому никого не удивила подобная точка зрения. В то время "софистов" обвиняли почти во всем, но я не помню ни одного случая, чтобы их обвиняли в том, что они "превозносят душу разумом своим.

Пифагорейцы, очевидно, могли бы развить более "компетентную" теорию о душе; ведь они разделяли религиозные воззрения адептов орфических культов и научные взгляды приверженцев ионической школы. м своим". В рамках общепринятой религии не существовало доктрины о душе, а значит, не могло быть и нечестивости, безбожия в том, чему учили софисты. Орфические доктрины звучали гораздо более вызывающе в рамках тогдашних предрассудков. Сам Пифагор не оставил нам книг, но вот свидетельство о нем Порфирия (V Pyth. 19): "О чем Пифагор учил своих учеников, никто не может сказать с уверенностью, ибо они давали строгий обет молчания. Из его учений наиболее общеизвестны следующие: что, по его словам, душа бессмертна, но переходит в других живых существ... "(24). Пифагореизм с течением времени довольно сильно изменялся, особенно в отношении учения о душе. Вначале душа считалась огненной (Гиппас), потом водяной (Гиппон) или состоящей из пылинок; затем стали говорить, что душа есть гармония и, именно, гармония противоположностей тела, что она есть числовое устроение, что она бессмертна и бестелесна и что она только ради наказания прикреплена к телу (25). Для пифагореизма необыкновенно важным является именно чувство связанности души телесным началом, чувство грехопадения, жажды преодоления телесного начала и такого возмездия за грехи, в результате которого можно было бы надеяться на полное очищение.

X

В афинской литературе пятого столетия идея души практически не встречается. У нас возникало допущение, что орфическая, а, быть может, и научная теория нашло хоть какое-то отражение в анналах истории, но это, как оказалось, не так. Я полагаю, нет смысла питать иллюзии по этому поводу. Мне думается, что все наблюдения в этой связи основаны на том собрании источников, которой я склонен считать абсолютно исчерпывающим. В частности, это касается словоупотребления RLPZ в мертвой афинской литературы пятого столетия, включая Геродота, который писал преимущественно для афинян.

Знание, вынесенные Сократом, из участия в культовых посвящениях имело опытный характер. Во-первых, он на практике постиг, что душа отделима от тела. И это его знание придает некоторым его беседам определенную целенаправленность - в Федоне, например (II, 80 e, 81a), Сократ рассуждает о том, что происходит с человеком после смерти. Его понимание этого вопроса по сути своей совпадает с изложенным в Бардо Тедол (имеет буддистский оттенок): “Допустим, что душа разлучается с телом чистою и не влачит за собою ничего телесного, ибо в течение всей жизни умышленно избегала любой связи с телом, остерегалась его и сосредотачивалась в самой себе, постоянно в этом упражняясь, иными словами, посвящала себя истинной философии и, по сути дела, готовилась умереть легко и спокойно. Или же это нельзя назвать подготовкою к смерти? - спрашивает Сократ у Кебета и тут же отвечает, - такая душа уходит в подобное ей самой безвидное место, божественное, бессмертное, разумное, и, достигши его, обретает блаженство, отныне избавленная от блужданий, безрассудства, страхов, диких вожделений и всех прочих человеческих зол, и - как говорят о посвященных в таинства - впредь навеки поселяется среди богов”.

И все же понятие души весьма неоднозначно. В древности бытовало выражение: "Хватай RLPZ è íå óïóñêàé åå". Âûðàæåíèå: "не соглашайся испускать дух" происходит оттуда же. Подобным же образом выражение "Возьми (собери) свою RLPZ ²⁷ буквально означает: "Постарайся не упасть в обморок"; здесь все также мы видим отражение идеи "задержать дыхание". Если вы постараетесь найти слово RLPZ в значении "жизнь" у древнегреческих авторов пятого столетия, это будет напрасной тратой времени. Это слово употреблялось лишь в смысле "обморочное состояние" или "смерть".

Идея RLPZ также встречается в трагедиях, где идет описание чувств, где мы естественно переводим это понятие "сердце". Единственно, однако, на что нам стоит обратить наше внимание, это то, что чувства всегда конкретны. Мы убедились в том, что Пиндар понимал RLPZ как нечто напоминающее "подсознательное я", что "спит, когда члены в движении". Однако подразумевают, что эта субстанция может видеть вещие сны в то время, когда тело спит. В аттической трагедии это свойство обычно приписывается сердцу, а не "душе". Однако, по крайней мере, есть одно место, где RLPZ определенно означает "подсознательный". В Трояде младенца Астианаха жалели, поскольку у него не было душевного (сознательного) опыта, присущего королевскому величию. '"Ты увидел и уразумел их в твоей RLPZ, íî òû íå çíàåøü èõ"²⁸. Очевидно, это единственное место, где какое-либо знание приписывается RLPZ, и это знание упорно отрицается. Это смутное, неуловимое знание раннего детства, которое не оставило никаких воспоминаний. В другом фрагменте мы замечаем нечто похожее, когда слово RLPZ употребляется в связи с контекстным значением "пробудить дремлющие воспоминания".²⁹ Это проливает некоторый свет на сущность понятия RLPZ; ò.å. òî, ïî÷åìó äóøå ïðèïèñûâàëè íåêîòîðóþ ìûñëèòåëüíóþ ñïîñîáíîñòü и почему душа RLPZ способна переживать горести. Мы все же полагаем, что речь идет о "соприкасающейся, дотрагивающейся" душе или о призыве, обращении, которое "достигает" сердца, хотя. порой, мы забываем примитивную психологию, исходя из которой подобные фразы могут иметь смысл.

Если мы воспользуемся нашей догадкой и пойдем далее, то мы обнаружим, что чувства, приписываемые RLPZ âñåãäà рассматриваются как нечто неясное, смутное, напоминающее сознание во сне. Таковую природу имеют все странные желания, пророчества и дурные предзнаменования "слишком глубоки для слов", — как мы порой говорим. Эта субстанция также наделена чувством угнетенности и подавленности, которые сопровождаются чувствами страха и отчаяния, и которые мыслятся как бремя, от которого RLPZ стремится избавиться. Беспокойство и тревога — вот то, что мы называем "состоянием подавленности"; все эти состояния присущи RLPZ, в том числе все неосознанные печали и страхи. Бытует мнение, что странная, всепоглощающая страсть, такая как любовь Федры, разрушает RLPZ.^.30 У Софокла дважды встречается значение "добрые чувства", но, скорее всего, это значение слова RLPZ нетипично.³¹

Можно сказать без преувеличения, что RLPZ никогда не рассматривали как вместилище ясного и четкого знания или даже определенных эмоций. Истинное содержание или наполнение души всегда оставалась чем-то таинственным и сверхъестественным, что в корне отличало представление древних греков о нормальном сознании. Дар пророчества и волшебной силы лишь иногда приписывают имманентной природе субстанции, но ей никогда не приписывают мысли или характер. Поэтому отношение к субстанции развилось в некое дуалистическое воззрение в примитивном понимании этого слова. Со временем это понятие стало фигурой речи, но поначалу все было не так. "Душа" стражника в "Антигоне", которая пытается отговорить его от намерений рассказать обо всем Креону, вероятно, сходна по своей сути с понятием "совесть" Ланцелота Гоббо в пьесе Шекспира "Купец".

Необходимо обратить внимание на другое словоупотребление слова "RLPZ". Этот термин также употребляется для выражения понятия "вместилище виновного сознания". Наиболее ярким фрагментом, из которого мы можем сделать соответствующий вывод, находим у Антифия,³² где он ввязывает своего собеседника в спор. Речь идет о том, что он никогда бы не приехал в Афины, если бы его не тяготило чувство вины. Он говорит: 'безвинная RLPZ часто сохраняет саму себя и уставшее тело, а виновная субстанция покинет тело в беде". Отсюда же происходит мнение о том, что "уголовный кодекс" требует "конфискации" виновной "души" ^33. В этой фразе отражено значение RLPZ êàê "âìåñòèëèùà ñîçíàíèÿ". Çäåñü ðå÷ü èäåò î æèçíè êàê î âåùè, êîòîðóþ ìîæíî ïîòåðÿòü. Некоторые фрагменты древнегреческих трагедий также можно толковать в пользу такого допущения. Нет ничего удивительного в том, что Эсхил отводит сознание место в сердце, но он подчеркивает, что сознание имеет прямое отношение к сновидениям. "Ныне время приспело для боли укоров несносных".³⁴ Даже безмятежный Кефалийs из платоновой "Республики" изредка пробуждается ото сна под страхом того, что он согрешил против богов или людей в своем спящем сознании.

Еще одно мистическое чувство, которое тесно спряжено с элементом бессознательного в нашей жизни — это чувство родства, то что французы называют la voix du sang. Греки таже говорили о крови в этой связи, но Клитемнестра в трагедии Софокла обращается к Электре как к 'рожденной от моей RLPZ³⁵ и неожиданно ближайшие родстьвенники начинают говорить о том, что у них "однга душа" вместо "одна кровь".

В заключение, мы должны рассмотреть еще одно весьма примечательное и в немалой степени поучительное употребление этого слова, которое происходит из разговорного словоупотребления. RLPZ óïîòðåáëÿåòñÿ äëÿ âûðàæåíèÿ íåïðåäñêàçóåìûõ íàñòðîåíèé è âíóòðåííèõ æåëàíèé, а в особенности, неосознанных предпочтений, скажем, отведать какой-нибудь пищи или попробовать какой-то напиток. Порой эти желания являются отражением иррацилнальной, неконтролируемой сферы человеческого сознания. Эврипидов циклоп, изголодавшийся по человеческому мясу, утверждает, что он отведет душу, поглотив Одиссея.³⁶ Даже Ахилл не пренебрег советом призрака Дария "предать свои души праздному увеселенью"³⁷. Так, римляне говорили animo или genio indulgere, они активно употребляли выражение animi causa. Это довольно старомодный и изящный аспект примитивной психологии, — конечно же, удобно разделять душу как бы на две субстанции, чтобы сбросить ответственность. Итак, душа мыслится как источник всех этих смутных желаний к благой жизни, которые ощущаем все мы время от времени. Египетское ka мыслится похожим образом. Итак, RLPZ представляет собой всего лишь "животную" сторону нашей сущности.

Итак я охватил практически все значения, в которых употреблялось слово RLPZ â àôèíñêîé ëèòåðàòóðå ïÿòîãî ñòîëåòèÿ. Даже у Лисия, который писал в четвертом столетии, мы встречаем лишь один случай употребления слова в иных, чем традиционных, значениях. Именнол это обстоятельство весьма примечательно, поскольку этот авто принадлежал к меньшинству последователей Сократа. Несколько исключений, о которых я упомянул, лишь подтверждают правило. Когда Геродот высказывает суждения относительно возможного египетского происхождения идеи бессмертия души, он вполне естесственно употребляет слово RLPZ â òîì çíà÷åíèè, â êîòîðîì åãî ïîíèìàëè ñòîðîííèêè îðôè÷åñêèõ ó÷åíèé.³⁸ Ипполит в произведении Еврипида говорит о "непорочной душе", но ведь это же типично орфическое словоупотребление.³⁹ В иных случаях Еврипид использует это слово в исключительно традиционной манере, даже в пьесе "Вакхи". Эсхил крайне редко прибегает к использованию этого понятия, а если это и случается, то его смысл довольно прост. Софокл, как и следовало ожидать, несколько глубже понимает это слово, но мне не удалось найти более, чем два фрагмента, в которых он выходит за обозначенные мною пределы. Кроме того, эти понятия встречаются в одной из последних его пьес под названием "Филоктет". Одиссей говорит Неоптолемею, что он намеревается "поймать RLPZ Ôèëîêòåòà ñëîâàìè",^40; вполне очевидно, что это обстоятельство указывает нам на то, что RLPZ ðàññìàòðèâàëîñü êàê âìåñòèëèùå çíàíèé, а Филоктет ведет речь о "недоброй душе Одиссея, подглядывающего сквозь щели".⁴¹ Очевидно, что к этому примешивается коннотация "вместилище характера". Все эти примеры датированы концом столетия, который предвосхитил эпоху новых значений. Не существует других фрагментов, из которых явствовало бы, что "душа" имеет нечто общее со знанием или невежеством, благом или злом, но для Сократа именно эти вещи представлялись наиболее важными.

XI

Новизна сократовского словоупотребления "RLPZ" также выражена в удивительных фразах, исходящих из его пытливого ума, например: "Чтобы не было внутри нас, — в нем есть знание и невежество, добро и зло"⁴⁵ Исходя из этого суждения, я должен объяснить связь слов Алкивиада в Симпозиуме: "сердцу, душе или как бы это не называли.'⁴⁶ Эти великолепные исторические наброски исполнены в духе Платона. Сомнения Алкивиада естественны, если Сократ первым употребил это слово в таком смысле. Если я не ошибаюсь, то Сократ отрицал то, что душа являет собой некое таинственное второе себя; он откровенно отождествлял душу с обычным сознанием. Однако, с другой стороны, он считал, что душа есть нечто большее, чем кажется, — посему требование мыслителя ко всем "заботиться" о своей душе означало апеллировать к падшим богам, живущим в каждом из них. Вне всякого сомнения, каждый подумал бы именно так, — поэтому Сократ в этом отношении ничего нового не придумал. Он всего лишь соединил орфическую доктрину очищения падшей души с научным взглядом на душу, которую мыслили как пробуждающееся сознание. Это излюбленный метод тех, кто пытается опровергнуть самобытность великих людей. Против этого можно возразить: ведь именно способность передавать и выражать очевидно несравнимое и есть то, что подразумевается под уникальностью. Вероятно, религия и наука шли бок о бок, поскольку у Емпидокла мы не раз можем встретить идею сопоставления и наложения этих двух сфер сознания. Понадобился Сократ, чтобы показать, что эти две сферы взаимно дополняют друг друга, что лишь соединив эти два понятия можно получить понятие, нашедшее свое выражение в английском слове 'spirit' ("дух" — по-русски). В этом смысле Сократ был отцом философии.

Достаточно одной Апологии, чтобы сделать вывод о том, что для Сократа бессмертие души закономерным следствием его взглядов. Однако примечательно то, что этот взгляд не был основополагающим в философии Сократа. Если я обращусь к Апологии и Критию, чтобы найти в них "осуждение",. то мы убедимся, что и в Федоне⁴⁷ и в Республике,⁴⁸ Платон сообщает о том, что ближайшие друзья Сократа были немало напуганы тем, что он исповедовал веру в бессмертие души. Тем не менее, это обстоятельство, очевидно, не было основной темой его речей. Он учил, что единственное то, к чему должна стремиться душа — мудрость и благо.

Конечно же, Майер поставлен в рамки доказательства, которое он считает верным. Так Майер считает, что Сократ называл дело своей жизни "философией", хотя на самом деле, философия заканчивалась там, где заканчивалась сфера приложимости диалектического метода убеждения оппонентов. Именно поэтому он говорит, что Сократ не был философом в строгом значении этого слова. Если он имеет в виду то, что Сократ детально не изложил свою доктрину в курсе лекций, то это, бесспорно, так. Однако даже во времена упадка греки никогда не понимали под философией только это. Также было бы неверным сказать, что мудрость, о которой Сократ вынужден говорить в Апологии и Критии was имела чисто прикладной характер. Здесь Майер допускает серьезную ошибку в том, что приводит категорию различий Аристотеля. Вне всякого сомнения, это различие представляет весьма высокую ценность, но во времена Сократа оба термина использовались совершенно равноправно, да и Платон беззастенчиво употреблял оба термина. Душе надлежит стремиться к истине и мудрости, а идея Аристотеля об "истине в практике" безнадежно устарела. Едва ли стоит терять слова на обсуждение этой темы; ведь доктрина Сократа о том, что знание есть благо предполагает невозможность разграничения теории и практики, т.е. проведения между этими двумя понятиями сколь угодно четкой грани.

XII

Мы пришли к выводу, что если "Апологию" можно считать чем-то подобным, то следует допустить, что Сократ имел обыкновение увещевать своих сограждан "заботиться о своей душе". Майер признает это. Далее мы увидели, что в этом призыве встречается слово RLPZ; кроме того, примечательным оказался тот факт, что в досократовскую эпоху никто не понимал, а следовательно, не употреблял слово "душа" в том значении, в котором впервые употребил его Сократ. Душа есть суть бытия и форма (logos) естественного тела, которое в самом себе имеет начало движения и покоя. Сказанное нужно рассмотреть и в отношении частей тела. Сказанное же о части тела нужно приложить ко всему живому телу. Как часть относится к части, так сходным образом совокупность ощущений относится ко всему ощущающему телу как ощущающему.Но живое в возможности - это не то. что лишено души, а то что ею обладает. Так же как зрачок и зрение составляют глаз, так и душа и тело составляют живое существо. Душа неотделима от тела; ясно также, что неотделима какая- либо часть ее, если душа по природе имеет части.

Я обещал не выходить за рамки представленных Майером доказательств, и посему я должен остановиться там, где заканчивается философия Сократа. Однако я не могу удержаться от того, чтобы не высказать свои соображения о том, какие строки могут лечь в основу последующих исследований. В диалоге "Феатет", написанном тридцать лет после смерти Сократа, Платон приводит описание сократического метода порождать мысли в языке, который человек впитывает с молоком матери. И мы можем доказать, что это — подлинно сократовский метод. Прямым доказательством тому может служить пьеса Аристофана, который высмеивал Сократа сто лет тому назад.³⁵ Майевтика, в свою очередь, включает в себя изложенную в виде мифов доктрину воспоминаний (ассоциаций). Доктрина любви, которую исповедует Сократ в диалоге "Симпозиум", есть результат все той же мысли. В дополнение можно сказать, что эта доктрина объясняет то, к чему стремился Сократ. Если бы Сократ и в самом деле полагал, что душа неумолимо стремится покинуть пределы самой себя, то не было бы нужды в том, чтобы дельфийский оракул попросил Сократа обратить афинян в то, что верил сам. Однако далее я неизбежно нарушил бы пределы, которые самолично установил, и я не хотел бы создавать предвзятое мнение о достоверных, на мой взгляд, результатах предпринятого нами исследования. Этого уже достаточно, чтобы увидеть, правильно, справедливо ли называть Сократа философом или же нет. Ведь мы видим, что благодаря ему, как сказал Юлиан, "все, кто нашел спасение в философии, до сих пор находят свое утешение в ней". Это проблема, которую мы намереваемся решить. Я всего лишь хотел показать, что Майеру понадобилось бы исписать еще по крайне мере 6oo страниц, чтобы исчерпать свои мысли. Некоторые из нас полагают, что Платон сделал это гораздо лучше.